|
|
Больные лихорадкой видят лишь призраки вещей, а те, у кого нормальная температура, - лишь тени вещей; при этом те и другие нуждаются в одинаковых словах Фридрих Ницше |
Сначала об этике. Этика (для людей европейской культуры) есть сознательное отношение людей к поведению отдельного человека, способ управления мотивами и поступками особи со стороны общей цели. Этика как область философии и практической морали претендует корректировать поступки "Я" с точки зрения понятий и представлений, которые образуют "Мы". Есть такое слово - "общественное сознание", и этика - его голос в не очень точном изложении отдельных этиков.
Этика должна так отрегулировать повседневное поведение человека (мотивы, действия, поступки, стереотипы и предрассудки индивида), чтобы в долгосрочном аспекте устремить "простых" людей к некоторой высшей цели, заданной идеологией, - но без разрушения обычных человеческих отношений и без нарушений некоторых "всечеловеческих" правил общежития. Отсюда этология - наука о видоспецифических стереотипах и ритуалах поведения, которые обладают селективной ценностью для всех "эгоистических индивидов", так как обеспечивают устойчивое воспроизводство определённого образа жизни в сообществе. А "определённость жизни", устойчивость быта необходима именно "эгоистичным" особям (бюргеру, обывателю), тогда как чиновник, учёный, художник, общественный деятель постоянно провоцируют изменения.
Этика позволяет "обычным" людям, не гениям, не святым подвижникам, внести свой пропорциональный вклад в движение общества вперёд, не выходя из круга повседневности. К сожалению, мир ещё устроен так, что у "молчаливого большинства" возможность другой, более насыщенной и интересной жизни, до сих пор отнимается либо властью, устанавливающей барьеры, либо рынком, заставляющим зарабатывать деньги вместо реализации личности. Эта "пассивная" часть современного социума управляется этическими предписаниями, в отличие от активного и деятельного меньшинства, которое управляется непосредственно знаниями и убеждениями (благо само их и производит).
Поскольку "активное меньшинство" не только генерирует, но и распространяет идеи (в том числе через "продажу" идей власти и рынку), оно само готово и подчиняться новым идеям, и подчинять им окружающих. Отсюда известное определение социальной функции интеллигентов как производство ещё не состоявшихся идей и подыскание этических оснований к уже состоявшимся (Раймонд Арон).
Моя статья - о втором: какими могут быть этические основания природоохранных идей, чтобы подчинение им окружающих имело возможно меньшую человеческую и социальную цену. За каждую верную этическую идею приходится платить, и платить человеческими жизнями и судьбами.
Замечательная идея священных и неотъемлемых прав человека И.Канта тоже имеет свою цену. По-английски она зовётся collateral damage ("побочные потери"): количество гражданских лиц, которое погибнет при бомбардировках и др. военных акциях, предпринятых в защиту прав человека, скажем, в Косово, когда другого способа остановить геноцид скорей всего не было.
Дело в том, что мы действуем исходя из чисто линейной связи причины и следствия. Но система-объект практического действия (природа и даже общество), устроены сложней нашего сознания. Причинно-следственные связи в сложной системе обратные, а не прямые, и нелинейные [Meadows, 2004]. Соответственно любое действие имеет косвенные и отсроченные следствия со знаком "минус", которые вполне сопоставимы с полезным результатом и даже превосходят его. Выбор верных этических оснований может "автоматически" минимизировать риск наступления таких негативных последствий, которые никак не "просчитываются" практиками из чисто рациональных соображений. Тем более сознание практика в отличие от философа и учёного сильно сужено самой необходимостью "решить вопрос" и вытекающей отсюда эмоцией "пробивания" [Филонов, 1982].
К этому и сводится пресловутый "принцип предосторожности", который так не к месту поминают противники генно-модифицированных организмов (ГМО). В случае с ГМО всё прямо наоборот - риск самих ГМО пока невелик и чисто предположителен, но возможности улучшения экологической ситуации путём внедрения ГМО могут быть использованы уже сейчас. Это в первую очередь снижение пестицидной нагрузки, во вторую - очистка техногенных геохимических аномалий в городах с помощью ГМО, избирательно накапливающих отдельные загрязнители [Курбатова и др., 2004]. Такой просчёт (он не единичен) говорит как минимум о нелогичности нынешней природоохранной идеологии и этики, когда принципы не соответствуют цели.
Я хочу исследовать, какой может быть (не люблю слова "должна") этика природоохранников, чтобы при защите "прав природы" минимизировать соответствующий collateral damage. Кроме того, эффективность практических действий достижима лишь за счёт умственной несвободы, потому так важно заранее определиться в вопросах этики.
Современное деление общества на "активную" и "пассивную" часть определяется распределением Парето. Это гиперболическое распределение доходов, когда в любой из экономик "верхние 10%" лиц получают 50 - 70% общих доходов и контролируют 75 - 95% (в зависимости от страны) возможностей принятия решений через акции, спонсирование политиков и пр. легальные и нелегальные процедуры демократии.
"Здесь и сейчас" именно рыночная экономика образует главную реальность жизни людей, и с этим приходится считаться. "Идолы рынка" во всех видах и формах проявления создают ту самую необходимость, с которой как-то соотносится каждая ныне существующая этика - в смысле отвергает, реформирует или усиливает. Конечная цель любой этики, естественно, определяется идеологией, а не ценностями. Все люди ценят свободу, равенство и братство, но по-разному прочитывают эти слова, каждая группа (антагонистический класс) реализует общий идеал своим собственным способом. Приемлемые способы реализации идеала и есть "этика" в обычном понимании слова ("что такое хорошо и что такое плохо" в поступках, а не общие прописи на тему, что надо быть сильным, умным и добрым).
Каждая этика определяет нормы ответственности - в первую очередь перед общей целью, во вторую - перед товарищами по движению к цели, в третью - перед внешним миром, который надо преобразовать (спасти, восстановить, построить новый - в зависимости от идеологии). Коварство всех этических норм - в том, что каждая этика кроме позитивных утверждений ("в чём мой долг?") устанавливает собственные "слепые пятна" ("на что допускается закрыть глаза?").
Ещё великий Макиавелли показал, что разные идеалы, воодушевляющие людей в борьбе за свободу и питающие гражданские чувства, не укладываются в целостную и логически непротиворечивую систему. Что-нибудь да "выпирает" и отказывается увязываться с остальными ценностями, выступает в сознании адептов идеи как сверхценность, будь то индивидуальная свобода (либерализм), общее равенство (социализм), всеобщее братство (коммунизм) и тем более частная собственность, "закон и порядок" (консерватизм). Поэтому, увы, любая этика молчаливо подразумевает, чьи страдания можно не замечать для успеха общего дела.
Важно подчеркнуть, что подобные пределы ответственности каждая этика устанавливает автоматически, нечувствительным для индивидов образом - чтоб при случае сторонники этической системы могли убедительно отрицать само наличие таких "слепых пятен". Например, до публичных разоблачений в прессе покойный Папа так и не нашёл времени осудить педофилию среди священнослужителей. Безусловно зная о системном характере явления, особенно в католической церкви США, он просто не воспринимал её как "общий грех", ведь церковь по определению "сообщество святых" (Деян.). Ещё пример: правозащитные организации защищают не всех, чьи права нарушены, и даже не самых беспомощных и бесправных, но только тех, кто готов сопротивляться "неправильной" власти.
Экологическая этика не исключение. Главное, что отталкивает людей добрых и совестливых от "защитников дикой природы" - их нечувствительность к страданиям людей, которыми [страданиями] мир переполнен по горло. Вместе с тем обычный человек может распространять свои (человеческие) моральные нормы на других живых существ лишь "по аналогии". Тем, кто ближе к человеку, достаётся больше сострадания: жизнь и свобода шимпанзе (лучше хорошо снятая и удачно поданная на ТВ), всегда будет цениться выше, чем жизнь и свобода гуппи и даже тупайи (уж очень похожа на крысу, никак не скажешь, что почти примат!!!).
Конрад Лоренц показал, что желание людей распространить свою мораль на своих любимых животных (ключевое слово здесь - "своих", а не "любимых"). Попробуйте мысленно разрезать салат, потом рыбу, лягушку, мышь, собаку, обезьяну. Нарастающее отвращение - точный критерий этического прогресса: чем ближе к нам, тем выше ценность жизни особей для их собственной популяции а, следовательно, и для нас, "рассматривающих" эти виды и популяции в увеличительное стекло научного знания [Красилов, 1986: 75].
Думаю, что стоит прислушаться к собственным чувствам, не глушить их идеей "прав природы". Не может быть этичной идея, в основе которой - просто ошибка логики, именно подмена тезиса (petitio principi). Идея "прав природы", очевидно, происходит от попытки расширить идею "прав человека" на живую природу, на популяции и виды, входящие в сообщества.
Но виды входят в сообщество не так, как индивиды - в общество. Идея "прав человека" основана на том, что все люди рождаются равными и имеют равное право на жизнь, свободу и стремление к счастью. Популяции и виды в сообществе очевидно не равны, имеют разные адаптации и разные функции, которые жёстко регулируются системным целым (как и общества определённого типа, где идея прав человека неприменима за отсутствием субъектов соответствующего права).
Именно поэтому сообщества (экосистемы) устойчивы до тех пор, пока не будут разрушены новым этапом некогерентной эволюции, а человеческие общества развиваются по экспоненте. Экономический рост, рост научного знания, рост личной свободы - это всё нелинейные процессы, вызывающие всё больше возмущений в среде. Соответственно экологическая этика - это этика отношений природоохранников с разными людьми внутри современного общества, она не касается отношений природоохранников с природными объектами (их должна определять наука).
Ещё один аспект этики отношения к животным - уже на уровне чувств (жалости и сострадания) вместо "ума холодных рассуждений", малоубедительных и неясных для обычных людей. При мысленной попытке уничтожения высших организмов (или, что тоже самое, более сходных с нами) внутреннее сопротивление будет много больше, чем в случае организмов простых и с нами совсем несходных (растения, губки, черви, даже рыбы). Это чувство "этической дистанции" между "нами" и "ими" имеет прочную биологическую основу: вряд ли даже убеждённый буддист может отнести простейших или червей к "страдающим и чувствующим существам" на уровне эмоционального восприятия.
Как этолог, я не могу: даже рыбы, безусловно, ощущают боль, но вряд ли чувствуют её и точно не страдают от боли. Не случайно сила страданий и даже просто ощущение боли у людей во многом определяется их представлением о собственной позиции в ситуации, где возможна боль. Достаточно представить себя простым объектом манипуляций в стоматологическом кресле - реальная боль сливается с ожиданием боли, оно плюсуется с воображением, и страдание становится непереносимой. Не случайно подпольщик, перенёсший нешуточные пытки, может побледнеть и потерять сознание при заборе крови из вены и тем более у зубного. Солдат в атаке, которому оторвало ступню, чувствует не боль, а "что-то горячее", иногда и вообще ничего [Назаретян, 2003].
Животные отнюдь не способны к такого рода представлениям о ситуации, о своей позиции в ситуации. Как показывают эксперименты Примака и Вудраффа, только шимпанзе могут получить представление о то, что знают или не знают другие люди или обезьяны (и затем использовать их в своих интересах). В экспериментальной ситуации они могут действовать не только на основании того, что видели и поняли сами, но и на основании того, что видел, знает и умеет другой индивид. Но даже они в своём "сознании" не имеют представления о том, что "испытывает" другое животное при столкновении с новой ситуацией - радость, страх, гнев, агрессию или иное состояние [Premack, Woodruff, 1978].
Поэтому любой разговор о "чувствах" животных беспредметен, если вывод из него - перенос человеческих представлений о боли, страдании и об их антитезе - счастье (на которое, как мы верим, все люди имеют право). Вообще, не бывает страдания без воображения и чувств без соответствующей психики, а с ней у рыбы или тритона проблемы.
Во всяком случае, этологи и зоопсихологи до сих пор не создали метод оценить адекватность и пределы подобного переноса. По мере удаления от человека наши наименования побуждений и мотиваций животного - страх, агрессия, сексуальность, умиротворение - превращаются просто в ярлыки, без какой-либо общности на психофизиологическом уровне с соответствующими понятиями у человека [Мантейфель, 1989].
Такое расширение собственных представлений на похожих существ, "суждение" и действие по аналогии свойственно всем позвоночным. Вот о поведении воронов - существ столь же любознательных, изобретательных и деятельных, как мы. "Я не знаю, как вороны воспринимают окружающий мир. Могу только догадываться, что видят они его не как абсолют, но как отклонения от уже принятого" [Хейнрих, 1994].
Думаю, препятствовать жестокому обращению с животными следует не ради "избавления их от страданий". Свобода жестокого обращения с животными портит людей; портит всех тех, кто на эту мерзость смотрит спокойно, - даже больше, чем самих мучителей. Так английские аристократы привыкали обходиться с людьми, управляя слугами наравне с лошадьми и собаками, а затем английский народ (вполне чётко подразделившийся на аристократов и слуг) спокойно смотрел на вымаривание ирландцев или индусов.
В общем-то, отношение людей к природе суть видоизменённое отношение людей друг к другу [Брудный, 1998], но не наоборот. Наверно, поэтому канон иудаизма запретил спортивную охоту: нельзя убивать живое существо для забавы, но можно для поддержания жизни.
У людей грань между "забавой" и "жизненной потребностью" крайне тонкая, плохо заметная, но реально существующая. Чтобы отличить одно от другого, нужна верная идеология, чтобы не пересечь эту грань в повседневной жизни - эффективная этика. Как писал Станислав Лем, "орёл у разума - гениальность, а решка - чудовищность, потому что он свободен внутри себя без границ в обе стороны". Задача науки - понизить вероятность выпадения решки, этики - сделать так, чтоб монета, упав орлом, не отскочила на решку: в отличие от монет, человеческие души эластичны, из-за присутствия воли и чувств они "пружинят" от ударов среды.
Вернёмся к идеологии: какую самую общую цель она даёт для этических суждений? Для религиозной идеологии цель (точка омега) - индивидуальное спасение (в христианстве), построение здесь, на Земле, "общества святых", достойного прихода Машиаха (в иудаизме), коллективное спасение (в исламе) или коллективное небытие - выход из цепи перерождений в разных вариантах буддизма. Кстати, абсолютно антиэкологическая цель - если все "страдающие" и "чувствующие" существа действиями адептов этой религии будут выведены из цепи перерождений, откуда возьмутся вещество, энергия и информация, чтоб крутить биосферный круговорот, обеспечивший всем нам устойчивое, хоть и непредсказуемое существование? Но, по счастью, б-га нет, и "особенно нет" бога буддийского...
Конечная цель двух основных нерелигиозных, социальных идеологий - коммунистической и либеральной - освобождение человечества. Коммунисты считают более важным освободить личность от искажений и угнетения, связанного с отчуждением. Причина отчуждения - механизмы рынка и собственности, которые любую ценность "воспринимают" как стоимость, а любой объект (личность или природу) - как субъект товарно-денежных отношений.
Либералы хотят освободить людей от любых искажений "спроса и предложения" на рынке труда (искажения созданы неэкономическим давлением общества и государства на "практическую выгоду" отдельных индивидов). Считается, что если всем дать возможность свободно продавать свои таланты и умения на рынке труда, личность каждого реализуется наиболее свободно и полно [Хайек, 1993].
Эта же концепция применительно к дикой природе состоит в попытке дать "свободно развиваться" без какого-либо контроля и регуляции со стороны человека. Но антропогенное изменение "дикой природы" уже настолько велико и, главное, повсеместно, что судьба оставшихся "островов" определяется не природными событиями на каждом из них, а развитием цивилизации между "островами" [Шварц, 2004]. Например, деградация экосистем на "территориях дикой природы" в районе Великих равнин связана с попаданием под "перекрёстный обстрел" выбросов крупных агломераций у Великих Озёр, на востоке и юге США.
Даже при абсолютной заповедности самих "островов дикой природы" соседние экосистемы продолжают разрушаться ускоренными темпами из-за экспоненциального же увеличения совокупной хозяйственной нагрузки (её можно измерить такой интегральной характеристикой, как отношение техногенной энергии, проходящей через биоценозы данной местности, к природным потокам энергии, см. А.С.Мартынов, www.sci.aha.ru). Если всё оставить в неприкосновенности, подчиниться "естественному течению" событий, то обычный результат - потеря видов-средообразователей, разрушение связанных с ними консорций и, в конечном счёте, замена природных сообществ на трансформированные с доминированием "серой биоты" [Шварц, 2004].
Как только соответствующая территория остаётся "в условиях свободы", естественный результат невмешательства в её жизнь - обеднение и разрушение именно "дикой природы", неустойчивой и неконкурентоспособной в условиях глобальных изменений природных ландшафтов, конкурентного давления рудеральной флоры, чужеродных и интродуцированных видов биоты. Предшествующее изменение человеком во всех уголках земли уже оставило настолько глубокие и необратимые следы, что немедленное "раскрепощение" природы ведёт только к быстрому обеднению.
То же самое и в человеческом обществе - отвечают коммунисты на доводы либералов. Человеческая натура настолько искажена всей предшествующей историей господства и угнетения (сходное чувство есть у христиан - мир во зле лежит...), что полное снятие всех ограничений в "выбросе" талантов на рынок труда и гарантированное распределение по труду заставит каждого направить свой талант не в самые интересные, а в самые оплачиваемые области.
Однако то, что ценится рынком сегодня, окажется исчерпанным /ненужным завтра. Личность, развивающаяся в сторону самых практичных и денежных видов занятий, просто обманывает себя - такой человек в конечном счёте оказывается не нужен сам себе (или вынужден искать самооправданий). Отсюда - ускоренный рост потребления транквилизаторов, почему-то строго пропорциональный росту комфортности и обустроенности жизни в "цивилизованном мире". Отсюда рост числа мелких краж в супермаркетах, совершаемых приличными и устроенными в жизни представителями среднего класса [Сазерленд, 1960].
Конечная цель научной идеологии - увеличение суммы частных знаний о Природе и о нас самих, направленное на достижение конечной Истины и ничего более. В том числе ничего и о том, в каком мире мы хотим и должны жить; эта цель устанавливается из вненаучных, прежде всего социальных и религиозных, соображений.
Поэтому научная этика устанавливает очень жёсткие критерии личной годности исследователя и правила поведения в научном сообществе, с почти автоматическим исключением нарушителей из информационных потоков, за счёт которых идёт "перекрёстное опыление" идей и экспериментов, необходимое для роста "позитивного знания". Тем же способом происходит и экономический рост, так что этика науки ближе всего к бизнес-этике, цивилизованным её вариантам. Сама по себе научная этика не предполагает никаких собственно этических ограничений на побудительные мотивы и цели исследователя, плодотворно работающих в "нормальной науке".
У шведского стола идеологий природоохранники оказываются перед проблемой выбора, созданного конфликтом основных природоохранных мотиваций - "исследовательской" и "охранительской". Идеологий с соответствующими этиками человечество испробовало уже достаточно, как довольно набило шишек, слишком уповая на эти "локомотивы истории".
Создание своей "зелёной" идеологии с этикой будет обязательно изобретением велосипеда. Здесь необходимо не изобретать своё, а выбрать самую эффективную комбинацию отдельных элементов "больших" идеологий (научной + социальных или религиозных). Важно, чтобы они были сочетаемы друг с другом и (главное) отвечали реальному разнообразию побудительных мотивов в "природоохранном сообществе", чтоб искомая комбинация не умаляла, не третировала никаких из них.
Какой эта комбинация может быть и какой лучше бы она не была (но, к сожалению, есть риск её выбрать?). Я дам собственный ответ - не потому, что знаю правильный или он будет лучше других. Просто так получилось - в нашей общей стране - СССР и пятнадцати его "осколках" - природоохранное движение возникало как естественное приложение общественной активности студентов-натуралистов [Яницкий, 1996]. В отличие от Запада, у нас нет и не будет среднего класса, готового переплачивать за мебель из экологичной древесины, освобождение животных и прочие прихоти. Если он возникнет, то не захочет за это платить (как не платит он в Индии, Индонезии, Таиланде и пр.).
Соответственно, большинство природоохранников или параллельно работают в науке, или в силу полученной подготовки в общественной деятельности пользуются научными аргументами и научным методом (не религиозными, не мистическими, и пр.). Для них любовь к природе выражается именно в исследовании, понимании и разумной поддержке "слабых и уязвимых" звеньев "лоскутного одеяла" природных сообществ (европейские степи и дубравы, например). "Чувство священного" здесь вызовет скорей скепсис.
Не стоит забывать нацистское (железногвардейское) прошлое самого Мирчи Элиаде и всего корпуса соответствующих идей [Лихачёв, 2004]. Как говорила собиравшимся вокруг неё Жанна д'Арк, "б-г не любит тех, кто боится", а "чувство священного" присуще скорей рабу либо карателю, чем верующему - тот знает б-га и свободно размышляет о нём. Самое неприятное в таких идеях - несвобода в размышлениях и самоцензура в действиях, которую они рвутся установить.
Поэтому потенциальный электорат природоохранников - научная и околонаучная молодёжь, учителя, студенты, старшие школьники - встречает аргументацию религиозно-идеологического характера с максимальным недоверием. С одной стороны, это рациональный скепсис, который точно выражен в статьях В.Н.Грищенко [Грищенко, 2002]. В вопросах, волнующих общество, и затрагивающих наши собственные моральные чувства, верить вообще-то не следует никому (особенно на слово), но вот слушать стоит только учёных - лишь они способны дать рекомендации, которые могут быть проверены или разумно улучшены.
С другой стороны, недоверие к "экологической религии" имеет субъективные причины. Призывы превратить охрану природы из практического искусства в религию, проповедовать "зелёную веру" усиливаются на фоне быстрого падения электоральной поддержки "зелёных" идей и движений [Кавтарадзе, Овсянников, 1999]. В психологическом плане - это сигнал неуверенности природоохранников в собственных силах, как точно заметили авторы статьи "Письмо против язычества" [Артёмкин, Артёмкина, 2003]: не будучи услышаны обществом, мы занимаемся саморазогреванием.
Но если рациональные доводы годятся только при спокойной уверенности в своей правоте и спокойном ощущении своей силы, эмоционально-идеологические требуют насилия над "консервативным большинством" и, в конце концов, над "неправильными" сторонниками природоохранного движения. В любой "настоящей" религии градус религиозной веры большинства поднимается лишь за счёт постоянного выявления и показательного наказания "еретиков" (как некогда наказали патриарха Нестория).
Обычные люди больше заняты заботами повседневной жизни, чем слишком "умозрительными" вопросами апологии, догматики, обряда и т.п. форм "собственной жизни" религии. Чтобы их повседневная жизнь приносила пользу, а не вред дикой природе, следует пропагандировать изменение в "зелёную сторону" общего строя и уклада жизни, а не представлений и верований, иначе всё кончится новым обрядом и новыми догмами...
Можно лишь повторить за классиком: "философы [до них - подвижники и святые] до сих пор только объясняли мир, дело состоит в том, чтобы изменить его". Здесь Маркс не оригинален, он просто повторил Кун-цзы: "Мир - это переполненный поток, [когда] найдётся тот, кто изменит его?".
Отсюда следует, что этика природоохраны в любом случае должна обращаться к рассуждению, не к "полезному мифу", вроде мифа о ноосфере [Грищенко, 2003]. Уж лучше сменить базовую идеологию, чем добавить к ней новый миф. Самые полезные из них рано или поздно начнут жить собственной жизнью, и сообщество, в котором циркулирует миф, начинает его обслуживать, вместо того, чтоб использовать. С "ноосферным движением" это происходит, если только уже не произошло.
Проблема в том, что именно базовую идеологию-то (общую всему "третьему сектору", НПО) нынешнему поколению природоохранников менять и не хочется. Ведь именно идеи "демократического либерализма" и ресурсы рыночной экономики позволяют экологическим НПО быть эффективной элитой в глобализованном мире, а их активистам - входить в число так называемых "людей постмодерна", наиболее приспособленной, мобильной, активной и деятельной части этого мира реализующейся части [Холтон, 1992]. Природа человеческая, точно также как природа "настоящая", меняет специализацию с трудом и почти всегда с сильным запозданием.
Каждое этическое рассуждение начинается с личного укола совести, с собственного чувства стыда. Лично мне стало стыдно при чтении замечательного четырёхтомника Е.А.Коблика "Разнообразие птиц" (М.: изд-во МГУ, 2001). Я внезапно вдруг осознал, что большая часть тех редких видов, за которых тридцать лет назад ещё не надо было беспокоиться (достаточно просто присматривать за их состоянием и следить, чтоб не уничтожить местообитания), сейчас "естественным ходом вещей" поставлена на грань вымирания. Эти "безвозвратные потери" мировой фауны вызваны не прямым преследованием или корыстным использованием, большинство из них мелкие и малоизвестные виды - просто "мировая экономика" смела походя местообитания или из соображений пустячной выгоды вселила нового хищника (паразита, конкурента - так произошло со многими видами южноамериканских поганок).
Отлично помню моё детское увлечение биологией. Тогда в середине 70-х появились первые сводки по редким и исчезающим видам птиц (В.А.Винокурова и др.). И хотелось верить, что теперь-то люди поймут, что и как они теряют, и затем совместными действиями уменьшат этот ущерб. Нет - всё идёт своим чередом, а процесс деградации местообитаний и потери видов только ускорился [Meadows, 2004] на фоне, повторюсь, многочисленных и несомненных частных успехов природоохранников. Чего стоит одно спасение калифорнийского кондора и маврикийской пустельги!
Но проблема в том, что число таких видов и сообществ "на грани" в целом не уменьшается, но растёт. Значит, что-то не так с идеологией и этикой: природоохранники неубедительны в призывах к обществу изменить образ жизни и способ хозяйствования. Почему? См. экономический расчёт дальше.
Да, успехи природоохранников значительны: некоторые виды спасены от казалось бы совершенно неизбежного вымирания. Для спасения каждого, помимо современного уровня знаний и больших трудозатрат, необходимы значительные финансовые ресурсы. Одно разведение калифорнийского кондора в неволе с предварительной отработкой методов выпуска в природу на кондоре андском стоило $55 млн. Но при капитализме "пряников сладких всегда не хватает на всех": до видов из "чёрного списка" не дошли не столько руки и головы природоохранников, сколько именно средства из рыночной экономики.
Мой весьма приближённый подсчёт по четырём томам "Разнообразия птиц" показал: на каждый спасённый от вымирания или восстановленный вид за последние 40 лет приходится от двух до восьми таких "потерянных" видов (в зависимости от отряда). Думаю, лет через 100 - 150 их запишут на счёт полного одобрения нынешними "зелёными" ценностей "свободного мира" и "свободного рынка", и либеральной общественной ориентации зелёных - вместо напрашивающейся коммунистической. Ведь природа в обществе, где ценят и берегут капитал, оказывается в гораздо более зависимом и подчинённом положении, чем наёмный труд (просто потому, что природные сообщества после экономической эксплуатации восстанавливаются ещё медленней, чем физические силы рабочих).
Вспомним: в рыночной экономике деньги, выделяемые на сохранение природы и распределяемые через гранты, фонды, личные контакты между разнообразными НПО, представляют собой определённый процент от общей суммы ВВП, заработанного мировым бизнесом. Борьба идёт лишь за увеличение этих "отчислений", но не за отказ общества от данной зависимости. В таком случае этот 1 спасённый вид на фоне 2 - 8 погубленных фактически есть просто "плата за молчание", за то что "зелёная" идеология останется либеральной и не потребует отказа от частной собственности и рыночной экономики как безусловно губительной для дикой природы. По тем же самым соображениям глубоко религиозные аболиционисты США отвергали рабство на Юге, очень эффективное экономически - как погибельное для души.
Лично мне стало стыдно при "свежем" взгляде на этот мартиролог - ведь он означает, что при существующей идеологии любой успех в природоохранных действиях имеет обратный результат. В каждой группе больше ранее благополучных видов и местообитаний переводится за грань уничтожения (или ставится на эту грань, когда их судьба зависит от случая), чем может быть спасено существующими средствами.
Думаю, это неприемлемый collateral damage, и связан он именно с идеологией "демократического либерализма" (интеллектуальные несообразности которой детально описал В.Н.Грищенко [2002]). Он будет только прирастать, если экологическое движение будет по-прежнему заимствовать идеологию и практику (а значит, и этику) т.н. "демократического либерализма", с его приматом свободы над виной и ответственностью.
Отсюда - вывод или, точней, выбор; трудный и морально тяжёлый как все выборы этического характера. Можно продолжать "охранять природу" или, паче чаяния, "защищать права природы" - но в рыночном мире это можно лишь на деньги корпораций и фондов, заработанные, в конечном счёте , на разрушении той же природы. Соответственно, каждый частный успех в более развитых странах - новый заповедник, ещё один спасённый вид - обернётся двухкратными потерями видов и экосистем в третьем мире, где находится максимум видового и генотипического разнообразия.
Так что следовать идеологии демократического либерализма просто неэффективно. Не буду обсуждать, как это выглядит в моральном плане - не хочу навязывать свою этику. Второй вариант - ради сохранения природы природоохрана прежде этики обретёт социальную философию (по отношению к ней этика вторична, см. начало статьи, обсуждать надо именно её). Она проста: "зелёные" хотят остановить и демонтировать механизм разрушения природы, также как "красные" - эксплуатации рабочих.
Это один и тот же механизм частной собственности и рынка. Чтобы спасти природу, "зелёным" вместе с "красными" надо остановить, а не обслуживать эту мясорубку. И хотя бы "не крутить ручку": нашими заявками на гранты, "позициями" в НПО и на вузовских кафедрах... Неспособность осознать реальность перемалывающих природу "рыночных механизмов", непонимание личного участия в работе этого Молоха - этический дефект того же рода, что у пилотов "летающих крепостей". Они тоже просто "хорошо делали свою работу", выводя бомбардировщик на цель, благо высота полёта и современный механизм бомбометания избавляет от необходимости лично наблюдать результаты (точно так же, как и в рыночной экономике).
Пишу и понимаю: этот выбор необходим, но невозможен при нынешнем составе природоохранных движений. Именно поэтому этика обсуждается вместо социальной философии, а в священности дикой природы убеждают тех, у кого это и так внутреннее чувство (стоило б попробовать это объяснить продавцу в салоне сотовой связи, который копит на квартиру в Москве). Меня всегда интересовало, какое отношение имеют рассуждения о "чувстве священного" и о "неприкосновенности" дикой природы к тем реальным людям, кто заполняет цеха, учреждения, институты и офисы, под завязку набитые навороченной техникой, и которые вечером возвращаются во дворы и квартиры, где природы всё меньше, бытовой техники - всё больше. Они что, в компании в лесу, за шашлычком, о котором потом смачно расскажут сослуживцам, говорят о красоте дикой природы или хотя бы духовных ценностях? Или, может, для них священны и неприкосновенны хотя бы другие люди? которых они не колеблясь пользуют в собственных интересах или просто схарчат, если только могут дотянуться.
Сеять идеи природоохраны в этой среде - что бросать семена в песок или на камень. Оценка методом "готовности платить" показывает, что в странах "первого мира" граждане готовы отчислять на охрану природы в месте своего обитания в среднем около $100 в год, в странах "второго" и "третьего" мира - от $5 до $50 [Медведева, 1998]. Их суммарная потребительская активность в то же год производит экологических проблем на сумму, большую на один - два порядка, в городах - и на три. В основном это стихийное уничтожение зелени с загрязнением почвы во дворах, вместе со стихийной рекреацией или незаконным строительством в городских ООПТ [Курбатова и др., 2004].
Дело в том, что человек "рыночного общества" несвободен в первую очередь даже не в действиях, а именно в мыслях, в ценностно-мотивационной сфере. "Жить в обществе и быть свободным от общества" не то, что нельзя, - общество эффективно препятствует этим попыткам, рыночное - эффективней других. Напряжённость конкуренции на рынке труда в среднесрочной перспективе только растёт - вместе с инфляцией, съедающей сбережения. Это давление конкурентной среды в условиях растущей безработицы настолько заставляет "крутиться", что в сознании человека среднего полностью доминирует установка "не мешайте нам жить так, как мы привыкли!". Все когнитивные способности идут на поиск способа "держаться на плаву" (для бедных) или заработать больше для среднего класса, особенно когда налаживается "жизнь в кредит".
Экологисты могут преодолеть сопротивление этого "пассивного большинства", склонив "власть" и "деньги" на свою сторону (на это, собственно, и направлена вся социальная политика таких мощных организаций, как WWF или Гринпис). В конце концов, в социальной иерархии они "выше" своих потенциальных антагонистов-природопользователей. Бюджет ЦОДП или СОЭС превосходит бюджеты сопоставимых кафедр и факультетов университета, уровень зарплат в природоохранных НПО в 2 - 3 раза выше, чем служащих сходной квалификации и сопоставим с зарплатами в коммерческом секторе [Яницкий, 1996].
Но тактика силового воздействия на "молчаливое большинство", помимо очевидной аморальности, ведёт к упущению времени. На "давление" идут время и силы, которые в отсутствии общественного сопротивления могли бы быть затрачены на спасение каких-то видов или ценных природных объектов, и при существующем положении вещей баланс "спасённой" и "упущенной" природы не в пользу экологистов.
Но в отличие от закипающего молока природа может "убежать" только один раз. Отсюда единственный (хотя и самый трудный) вывод - чтобы люди услышали наши доводы в пользу иного отношения к природе, от нас самих требуется прямо противоположное отношение к "рыночной действительности" вокруг. Надо отказаться от сегодняшнего принятия и использования возможностей рыночной системы, от пропагандирования её ценностей, включая пропаганду собственным жизненным успехом.
"Зелёным" стоит отвергнуть рыночную систему в силу её очевидной антиприродности, это тот самый долг, который платежом красен. Лет через 25 - 30 этот выбор за нас сделает следующее поколение "насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом" (тем более, что судя по моделям пределов роста, лет 30 и осталось [Meadows, 2004]).
Напрашивается параллель с врачеванием. Врач, концентрирующийся на лечении, заинтересован в росте числа больных; они позволяют лучше отточить мастерство и дают заработать. Врач, воспринимающий своё дело не как профессию, а как социальную миссию, хочет уменьшить число больных, и ведёт санитарную работу.
К слову, высказанные тезисы - не просто "утверждения", они основаны на фактах, допускающих независимую проверку. Достаточно по любой группе биоты или по любой стране мира посчитать отношение числа спасённых и "упущенных" видов или сообществ, бывших вполне благополучными ещё 30-40 лет назад, и затем посмотреть, улучшается этот индекс во времени, или нет. Если нет - пора менять именно социальные идеалы.
Вряд ли вызовет вопрос сам тезис, что биосферу надо охранять во всех его проявлениях, и с учётом неравной ценности редких, угрожаемых видов/сообществ по сравнению с обычными и устойчивыми. Даже странно, что этот тезис требует доказательства именно в этическом плане [Грищенко, 2004].
Любая практическая этика говорит, что в первую очередь надо накормить голодного, а не своего "ближнего", или у охотников - сперва дать собакам поесть, потом самому. Так и с редкими видами, не способными выжить/восстановить свои "позиции" в природных сообществах без продуманного и целенаправленного человеческого вмешательства. Это в общем, банальность, не банален тот, что без изменения социального идеала и при существующем положении вещей всё больше видов и сообществ будут вымирать раньше, чем до них "дойдут руки", деньги и кадры, что и иллюстрирует мой список.
И ещё одно замечание - уже из области "исполнения" этических требований. Определённая этика позволяет внутренне подготовиться к осуществлению определённых целей и ценностей в повседневной жизни, но вот "качества исполнения" любых этических требований всецело определяется уровнем личной годности отдельных людей. Вполне осмысленный вопрос: какие человеческие качества необходимы для реализации определённой этики или, напротив, полностью несовместимы с ней?
Впервые он был задан Аурелио Печчеи, инициатором создания "Римского клуба" [А.Печчеи. Человеческие качества, М.: Мир, 1984]. Качества человека как существа социального и политического (актора на языке социологии) могут быть описаны с помощью пространства из двух координатных осей.
Первая горизонтальная ось описывает измерение "идеализм-материализм" ценностей и жизненных ориентаций личности: она проходит слева направо. Ось ординат - измерение "невежество - просвещённость" (проходит вертикально, соответственно, снизу вверх). Градации по осям отражают разнообразие человеческих типов, существенное с точки зрения распространения новых идей в современном обществе (рис. 1).
Эта классификация вполне осмыслена с точки зрения известного деления на левых и правых, реакционеров и прогрессистов, установившегося в политической борьбе с 1792 года, когда соответствующие фракции так рассаживались в Конвенте. Идею классификации я заимствовал из бардовской газеты "Менестрель" за 1989 или 1990 год, её авторы - из известной работы Роджерса по распространению инноваций в современном обществе [Rogers, 1983]. Только я переставил некоторые категории, чтобы объективность классификации не страдала от чётко выраженной неприязни авторов к некоторым человеческим типам (рис. 1).
Рисунок 1. Разнообразие типов поведения людей в обществе.
| Просвещённость | ||||||||||
| Поддерживающие | ||||||||||
| Понимающие | ||||||||||
| Прогрессоры | ||||||||||
| Культуртрегеры | ||||||||||
| Романтики | Пуритане | Лицемеры | Фанатики | 0 | Практики | Прагматики | Циники | Корыстолюбцы | ||
| "Идеализм" мыслей и поступков | Утешители | "Материализм" мыслей и поступков | ||||||||
| Снисходительные ("либеральные") | ||||||||||
| Попустители | ||||||||||
| Разрушители | ||||||||||
| Невежество |
Примечание: Позиция по оси "материализм - идеализм" отвечает на вопрос "кто?" и показывает тип общественного деятеля, по оси "просвещённость-невежество" - на вопрос "какой?" и показывает степень его компетентности в задуманном проекте.
"Вообще" общественный прогресс состоит в движении из правого нижнего угла в левый верхний. Если прогресс науки и техники состоит в появлении новых идей и их осуществлении в виде "изделий", то прогресс в области этики заключается только в "совершенствовании исполнения", уменьшении collateral damage. Собственно этических идей после 1917 года в общем-то не добавилось ни одной, только возрастал уровень личной годности исполнителей, по мере прогресса просвещения и общественных ценностей (стрелка на рис. 1).
Чтобы быть успешной, экологическая этика должна участвовать в общем процессе увеличения личной годности, а не противостоять ему, иначе упадёт "качество исполнения" её собственных требований. Из этих практических соображений следует приветствовать любые идеи, ориентированные на знание, модели, допускающие обсуждение и проверку, будь то марксова политэкономия, модель "пределов роста" [Медоуз и др., 1994] или модель сопряженной эволюции природы и общества [Брудный, Кавтарадзе, 1987]. Лишь бы выбор концепта в интеллектуальном плане оставался столь же свободным, как выбор книг в библиотеке, в плане практическом - чтоб "идея" была "по плечу" тем, кто собирается её отстаивать в обществе (как доспех, например, или как меч - "по руке").
Наоборот, лучше сохранять резистентность по отношению к любым идеологиям, в основе которых миф - неважно, ноосферный, религиозный, либеральный. Иначе неизбежны споры и раздоры внутри природоохранного сообщества, обмен резкостями и "открытыми письмами" между лидерами - а зачем, спрошу я "с галёрки"?
Собственно, любой концепт из продуктивной идеи становится мифом, как только сообщество выводит его за рамки критического обсуждения и требует "священного трепета". Мне хочется другой судьбы для природоохранных идей.
Артёмкин Г., Артёмкина Т., 2003. Письмо против язычества // Гуманитарный экологический журнал. Т. 5. вып. 1 - 2.
Брудный А.А., Кавтарадзе Д.Н., 1987. Сопряжённое развитие природы и общества// Экология малого города. Программа "Экополис". Пущино. С. 6 - 15.
Брудный А.А., 1998. Психологическая герменевтика. М.: Лабиринт, 1998.
Грищенко В.Н., 2003. Мировоззрение и права природы. // Гуманитарный экологический журнал. Т. 5. Спецвыпуск. С. 74 - 80.
Грищенко В.Н., 2003. Миф о ноосфере как путеводная звезда охраны природы// Гуманитарный экологический журнал. Т. 5. вып. 1 - 2.
Грищенко В.Н., 2004. О Красной книге, этике и логике // Гуманитарный экол. журнал. Т. 6. Спецвыпуск. С. 136 - 141.
Кавтарадзе Д.Н., Овсянников А.А., 1999. Природа и люди России: основание к пониманию проблемы. М.: ГЭФ. Проект "Сохранение биоразнообразия. 140 с.
Красилов В.А., 1986. Нерешённые проблемы теории эволюции. Владивосток: ДВНЦ АН СССР. 140 с.
Курбатова А.С., Башкин В.Н., Касимов Н.С., 2004. Экология города. М.: Научный мир, 2004. 624 с.
Лихачёв В., 2004. Космос против истории: Мирча Элиаде и "еврейский вопрос" // Еврейское слово. № 4 (177). http://www.e-slovo.ru/177/10pol1.htm.
Мантейфель Ю.Б., 1989. Физиологические аспекты формирования "внутреннего" и "внешнего" мира у низших позвоночных// Поведение животных и человека: сходство и различия. Пущино, НЦБИ АН СССР. С. 62 - 76.
Медоуз Д., Медоуз Д., Рандерс Й., 1994. За пределами роста. М.: Прогресс-Универс. 215 с.
Печчеи А., 1984. Человеческие качества. М.: Мир. 435 с.
Сазерленд Дж., 1963. Беловоротничковая преступность в Америке // Социология преступности. М.: изд-во ин. лит-ры. С. 20 - 39.
Филонов Л.Б., 1982. Психологические аспекты установления контактов между людьми (методика контактного взаимодействия). Препринт. Программа "Экополис". Пущино. 38 с.
Хейнрих Б. Ворон зимой. М.: Мир: 1994. 333 с.
Холтон Дж., 1992. Что такое "антинаука"? // Вопросы философии. № 2. С. 26 - 58.
Шварц Е.А., 2004. Сохранение биоразнообразия: сообщества и экосистемы. М.: Товарищество научных изданий КМК. 112 с.
Яницкий О.Н., 1996. Экологическое движение в России. М. 216 с.
Premack D., Woodruff G., 1978. Does the chimpanzee have a theory of mind? // The behavioural and brain sciences. Vol.1. P. 515 - 526.
Rogers J., 1983. Diffusion of innovation. New York.
Материал размещён 12 июня 2006 г.